Вот уже прошло почти 12 лет как не стало известного казахстанского ученого, политолога, одного из основателей отечественной политической науки Меиржана Серикулы Машана.
Судьба распорядилась так, что он слишком рано ушел из жизни в возрасте 36 лет.
Редактор Tarlan.kz Сырым Иткулов побеседовал с политологом, политическим и общественным деятелем, публицистом и ученым Досымом Сатпаевым, который как никто другой знал Мейржана Машана и был свидетелем его взлёта в отечественной науке страны.
- Досым Асылбекович, расскажите пожалуйста историю вашего знакомства с Мейржаном Машаном и ваши впечатления о совместной работе с ним?
- Это очень увлекательная история. В 1997 году, я, будучи аспирантом, писал диссертацию, и только приехал из Кракова (Польша), где проходил обучение. Как я вернулся оттуда, раздался звонок в моей квартире. Это был Мейржан. В тот же день он мне предложил прийти работать в Центр политических исследований Института развития Казахстана. Оказывается, он еще и внимательно следил за моими публикациями. А тогда я активно работал в сфере политической журналистики. А именно в «Деловой неделе».
Мейржан хотел, чтобы я вошел в их команду. Честно говоря, у меня не было в планах связать свою профессиональную деятельность с этой аналитической структурой. И надо сказать, то решение, которое я принял, было удачным и даже судьбоносным для меня.
Самое интересное, что мы пришли работать туда вместе с Санатом Кушкумбаевым. Когда я уже был сотрудником Института развития, я понял, что Мейржан даже в рамках этого Института был очень авторитетным ученым.
Я помню, как мы сидели в одной комнате: я, Ерлан Карин, Мейржан Машан, Жанболат Мурзалин и др.
И я очень часто видел, как именно Мейржан среди всех нас, смотря в определенную точку, серьезно задумывался.
Казалось бы, что такого в этом может быть, но сейчас, особенно во времена гаджетизации, это редко наблюдается: процесс размышления. При этом у него этот процесс мог занимать долгое время. Меня это удивляло. Это был человек, поистине выведший анализ на новый уровень. Ну и конечно, нельзя не отметить его человеческие качества. Он был очень серьезным, в отличие от меня (смеётся).
При этом он был довольно демократичным с точки зрения общения. Когда мы пришли в Институт развития, он уже был призанным ученым, но несмотря на это, у нас были равные отношения. Это особенно отличается оттого что мы наблюдаем сейчас. Этот «агашкизм» который лезет на всех уровнях.
-Многие считают Меиржана Машана недоцененным в политической науке Казахстана?
- Скорее всего, здесь неверное определение. В политической аналитике Казахстана, а именно среди тех, кто получал образование по политической науке, Мейржан Машан – непререкаемый авторитет. Многие его знают и помнят. Именно они, а не всякого рода псевдоэксперты, которых стало полным полно.
Его ум, проницательность, и академичность гармонично сочетались между собой. Он был для меня интересным примером того, как можно «миксовать» академическую работу с политтехнологией и политической аналитикой.
И кстати, он один из первых в Казахстане, кто стал активно использовать в своих исследованиях системный и структурно-функциональный анализы. Это после него уже начали обращать внимание на методологию. Он был первым, кто вывел системный анализ как хорошую основу для политических исследований. Я помню наши споры, дискуссии, особенно когда я писал свою диссертацию на тему лобби: впервые в истории Казахстана на эту тему.
Я его помню, как одним из активных мозговых центров в Институте. Его уже тогда признавали, как политического ученого. Именно ученого, а не как политолога.
Потому что для меня понятие ученого – широкое определение. Сейчас таких мало, потому что повсюду превалирует поверхностная аналитика.
Поэтому его недооцененность очень относительна. Если это приравнивать к некому отсутствию публичности, возможно, да. Он был менее публичным. Но в то же время, его меньше знают люди, которые меньше предпочитают читать.
Но сейчас сильный перекос идет на другой сегмент. Публичных экспертов стало много, а глубины нет. Это дискредитирует политическую науку Казахстана.
Стало очень много «политологов», политиков и экспертов. Слишком много поверхностных суждений при отсутствии определенного образовательного бэкграунда.
А я считаю, он быть должен. Это способность воспринимать ту или иную проблему не только с точки зрения конъюнктуры, но и долгосрочных трендов. А этого ты можешь добиться только тогда, когда ты смотришь на проблему целиком: видишь весь лес, а не только дерево.
А в нынешние времена стало очень много стало дровосеков, которые рубят одно и то же дерево.
- Был бы он с нами сегодня, по-вашему, как бы у него сложилась дальнейшая деятельность?
- У молодых аналитиков очень мало бенчмарок. На кого сейчас ориентироваться? Есть ли человек в научном мире, который мог бы стать предметом для подражания? Я думаю, он бы смог стать таким. Как и смогли бы Нурболат Масанов, Сабит Жусупов.
Поэтому я Мейржана Машана причисляю к категории корифеев. Которые закладывали основы политической науки. Он может не успел достроить, но если бы он был бы жив, я думаю, у него получилось бы то, что не получилось у всех остальных – своя политическая школа. У него была мечта уже тогда. Заложить свою основу для развития отечественной политологии.
Скорее всего, он бы смог стать основоположником казахстанской политической школы. Именно он. Потому что тогда он уже пытался, хотел.
Меня удивляло в нём то, что у него был широкий охват междисциплинарных знаний: философия, история, политическая наука, социология. И причем, он весь этот бэкграунд идеально совмещал как Кубик Рубика.
- Как вы оцениваете его работу в Администрации Президента?
- Когда мы все ушли из Института развития, каждый пошел своей дорогой. Я изначально избрал негосударственный аналитический сегмент. Тогда я возглавил институт по освещению войны и мира. Далее я основал группу оценки рисков в 2002 году. Мы уже редко пересекались с ним.
Мне трудно оценить его работу в АП. Но я думаю, Администрация как мозговой центр претерпела разные периоды: был и расцвет, и упадок. У меня такое ощущение, что если бы Мейржан был сейчас с нами, и, соответственно успел бы поработать в АП и далее, то многих проблем мы бы могли избежать во внутренней политике. Потому что у него был системный подход, не конъюнктурный.
Учитывая сегодняшние вызовы, я уверен, он мог бы неплохо вписаться и в сегодняшнюю команду Администрации Президента. Его аналитическая начинка в работе была бы как раз кстати.
Если бы судьба сложилась немного по-иному, то может быть, Мейржан мог сделать блестящую карьеру, и, возможно, он бы смог внести вклад в апгрейд государственной аналитики.
А вот как раз-таки этого апгрейда я пока не вижу. Были определенные ожидания и надежды. Но пока, к сожалению, их не видно. Индикаторами являются кризисные ситуации, которые постоянно возникают.
Это называется, вот что бывает когда власть не хочет прислушиваться к аналитикам, работающим вне системы. Может быть, они не тех слушают. И, соответственно, получают не тот анализ.
Возвращаясь к нему, я скажу так: в этом плане, Мейржан мог бы внести определенные изменения. У него был другой склад ума: он был ученым, имеющим навыки работы с прикладной аналитикой. Это немаловажно.
Человек может быть просто ученым-теоретиком. Далеко идти не надо. Сегодня у нас в стране очень много развелось политтехнологов. Даже больше чем политиков. В этом и вся проблема.
Я часто шучу, когда меня спрашивают, в чем главное отличие политика от политтехнолога?
Политтехнолог играет в шашки или в домино. А политик - шахматист. Совершенно разные игры, требующие абсолютно разного склада ума. У нас же шахматистов мало, а вот любителей погонять в шашки – полным-полно.
- Сейчас очень много возможностей для экспертной деятельности: множество данных, отсутствие дефицита какой-либо информации, но отсюда вытекает вопрос: почему же в то время было множество шахматистов, как вы выразились, нежели сейчас?
- Это была пассионарная волна, которая вытолкнула в разных сегментах настоящих энтузиастов. Все мы были такие: политологи, ученые, бизнесмены, журналисты. В 90-е была мощнейшая энергетика. Каждый день круглые столы, митинги, была активность мыслей. Все обсуждали будущее страны.
Сейчас мы наблюдаем леность ума, если можно так выразиться.
Может быть, это связано с самоцензурой. Тогда ее было меньше. Самоцензура – первый враг науки. Тогда ученые писали и говорили то, что хотели. Издавались журналы, статьи, проводились круглые столы, причем на такие темы, на которые сегодня вряд ли кто отважится.
И журналисты были активные, было множество СМИ. Когда я был аспирантом, и подрабатывал в сфере политической журналистики, я видел сколько было энергетики у тогдашних главредов. Тем более, это был такой период, когда только-только складывалась деловая журналистика. Взять тот же мощнейший взлет популярности «Каравана».
Эти моменты все отложились в памяти как некий период эдакого ренессанса. Когда много было творцов в каждой сфере. Поэтому, 90-е, в плане развития аналитического поля страны, сделали очень многое.
Да, сейчас много информационных каналов, но отсюда и много издержек. Много хайпа, поверхностной информации, конъюнктурных вещей. Сложно получить валидную правильную инфу.
- Можно ли считать это неким научным кризисом?
-Сейчас везде превалирует ситуационная аналитика сегодняшнего дня
Раньше чтобы добиться некого авторитета и уважения, нужно было приложить намного больше усилий, чем сейчас. Были другие стандарты.
Если говорить о политической науке, чтобы добиться уважения среди своих коллег, у тебя должна была быть не только хорошая подборка статей, но и монографии: коллективные или собственные.
У тебя должна быть диссертация за плечами. Но это опять же не та диссертация, которыми в середине нулевых начали увлекаться наши чиновники, даже часто их не читая.
А именно такая работа, которая проходила через мощный анализ собственных коллег, что в 10 000 раз сложнее. Ты их не обманешь, они все собаку съели на аналитике. Это люди энциклопедического склада ума. Наши работы проходили через них.
Мейржан был одним из первых, кто прочел мою диссертацию. Он не мог быть моим рецензентом, потому что мы работали в одной организации (смеётся). Но он ее читал. Были критические моменты и споры. И это только оттачивало мои способности.
Сейчас все это нивелировалось. Меньше требований – одна сторона проблемы, так ведь еще и чем больше ты мелькаешь где-нибудь, тем лучше. Чем больше пишешь, тем ты молодец. Пошла дискредитация серьезной аналитики.
Но конечно, остался некий круг людей, которые до сих пор чтят те традиции. И попасть в него довольно тяжело. Халиф на час никого не интересует (смеётся).
Еще хочется отметить, что сейчас многих извратила борьба за финансовые источники. Я помню, когда мы работали в Институте развития, получали заработную плату в размере 100 долларов. Что по нынешним меркам просто выглядит смешной. И это были не студенты, а люди с научными степенями.
И несмотря на это, каждый год было множество проектов по изданию книг. Хочу также подчеркнуть особую заслугу упомянутого Института развития, ибо именно там меня научили в один хронологический период параллельно вести несколько проектов не в ущерб качеству ни одного из них. Сейчас в моей работе это сильно помогает. Это была хорошая школа.
А Мейржан в этом плане был гуру. Уметь перескакивать с одного проекта на другой, а затем возвращаться обратно уже с другими мыслями. Опять же, если бы он был сейчас, я думаю, он бы мог развить этот подход как кейс для полноценного тренинга. Это особенно актуально в наш период информационной каши.
- Были ли у него мысли насчет будущего страны? Если да, то какие?
- Сразу скажу, он не был провластным аналитиком.
Почему мы его называем настоящим ученым? Он не делил мир на белое и черное. Его интересовало складывание паззлов в единое целое. Он часто говорил, что не надо множить сущности без надобности. И не надо анализировать только один кусок системы, не пытаясь понять его взаимодействия с окружающей средой.
У него не было таких понятий как субъективизм и аффилированность, которое сейчас повсюду.
Вот в чем главное отличие либерала от реакционера? Реакционер очень консервативен, он не восприимчив к инновациям, новым идеям. Он их попросту боится. А настоящий ученый – либерал. Его склад ума требует от него того, чтобы он был открыт миру.
Да, ты можешь быть интровертом, непубличным человеком, но с точки зрения мозговой деятельности ты можешь быть абсолютно свободным человеком.
И Мейржан как раз-таки относится к этой категории либеральноориентированных граждан. Это объяснимо, потому что как ученый, он всегда был открыт новым идеям.